Владимир «Вовка» Боженко
Жанра Horror, в полном смысле этого слова в Cоветском Союзе не было. От слова совсем. Сочетание прекрасного будущего и ожидание ужасного, плохо совмещалось в идеологии соцреализма, на котором, в большей своей степени, было построена советская литература и кино. Это отлично понимали «классики», в лице верховного «отца народа», первым звонко припечатавшим Horror оплеухой цитаты: «Если бы (американцам) удалось показать в большевистской России их кинофильмы ужасов, они бы наверняка сорвали коммунистическое строительство».
Но Horror отсутствовал как жанр, лишь лишь на первый взгляд — если проводить аналогии, в Советском Союзе «не было и секса», но дети, появлялись с удивительным постоянством. Suspense и Horror, как жанры в советской культуре мимикрировали подобно легендарному Предэйтору, лишившись окровавленных челюстей, жвал и щупалец массовой поп-культуры, но приобретя соцреалистичность, не снившуюся спецэффектам десятой «Пилы».
Далее только личные впечатления, потому. как страх, как эмоции, вынесенные из осмысления любого произведения, дело очень личное, почти интимное.
Впервые в состояние благоговейного ужаса, граничащего со ступором, меня вовлек один абзац абсолютно советской, детской фантастической книжки. Это был украинский перевод «Главного Полдня» Александра Мирера, в подростковой серии «Приключения и фантастики».
С одной стороны, добротная советская детская фантастика, лайт-версия Хайнлайновских «Кукловодов» — вторжение пришельцев, которому противостоят советские пионеры. Все бы ничего, но один момент, вызвал у меня настоящий ужас.
» – После срока ультиматума?
– Ядерная атака.
– Это не блеф?
– Не могу знать. Скорее всего, нет. Настроение подавленное. Вокруг района разворачивается воздушно-десантная дивизия. Придана часть радиационной защиты. «
Это диалог между захваченным пришельцами советским полковником-парламентером и соответственно полковником «ихним». Ядерный удар в детской книге по обыкновенному советскому райцентру. Это было страшно, поскольку сюжет незаметно для читателя выбрался из области фантастического, в реальное.
Дело в том, что мы жили в мире, который могли уничтожить в течении нескольких минут. И Советский Союз искренне готовился ко всем возможным вариантам развития событий. Это смахивало на паранойю, но после 22 июня, в Союзе дули и на абсолютно ледяную воду. Чтобы, ни дай Боже, не обжечься. Поскольку советская страна была государством прагматичных идеалистов, спасать готовились всех, кого вообще можно было спасти. В мероприятия Гражданской обороны вовлекались все и вся, вплоть до детей. Потому и дети шили ватно-марлевые повязки, учились быстро спускаться в бомбоубежища, знали поражающие факторы атомного взрыва и боялись не Фреди Крюгера, а межконтинентальных «Минитменов» и «Трайдентов».
Немного позже, в году 1987, по ЦТ продемонстрировали забугорную драму «На следующий День». Фильму предшествовала дискуссия ученых и политологов в формате «Очевидного-Невероятного», и поскольку фильм был «американским» его ждали. Досмотреть я его не смог, и как выяснил «на следующий день» во дворе, так поступил не я один. Мне до сих пор снятся кошмары «по мотивам» того фильма.
Нечто подобное я испытал в более зрелом возрасте, когда от нечего делать начал читать валявшийся в макулатуре на работе «Час Нетопыря» Роберта Ф. Стреттона, изданный в восьмидесятые. За англосаксонским псевдонимом был скрыт любопытнейший автор – Веслав Гурницки, польский социалистический «Илья Эренбург», кадровый разведчик, глава пропаганды ПНР, правая рука Ярузельского. Хотя он совершенно был неизвестен в Советском Союзе, фильмы по его сценариям знал наизусть каждый советский школьник – «Заклятье долины змей», один из лидеров кинопроката 1988 года, и, внимание (!), худший фильм в истории польского кино.
Блестящий триллер Гурницкого повествовал о похищении нейтронной боеголовки в ФРГ и третьей мировой войне — в финале книги (книги изданной в СССР (!) на минутку задумайтесь) наносился удар ядерным оружием по Алма-Ате. По сюжету книги, террористы из «Красных бригад», воруют нейтронную боеголовку, комитет начальников штабов по протоколу из-за этого приводит пусковые ключи ракет в состояние готовности, из-за состояния повышенной готовности спутники реагируют на метеоры и их решают сбить ядерной боеголовкой. Но из-за сбоя в системе запуска, по метеорам запускается содержимое нескольких ракетных шахт. Блестящая интерпретация фабулы «в кузне не было гвоздя», с одним но… Более трех страниц в книге занимал протокол запуска межконтинентальных ракет, до ужаса реальный. Практически пошаговая компьютерная программа, подготовки, наведения, запуска. В «Нетопыре» было еще немало пугающих моментов — отвратительная реалистично выписанная смерть от радиации немецкого сотрудника БНД, запертого в кузове грузовика с нейтронной боеголовкой, вскрытой зубилом и очень много блестящих сюжетных ходов, но до мурашек пугал и приводил в восхищение этот пошаговый протокол, где в 317 строке оказывается ошибка в один знак и вводные цели, заданные одной ракете выдаются всем межконтинентальным на боевом дежурстве. Реалистично и невыносимо страшно. И совершенно неощутимо – у ошибки в протоколе, нет клыков, бензопилы и когтей. Ее невозможно описать внешне, она безлика, и оттого более пугающа.
Советский Horror был именно таким. С разницей в том, что зарубежные братья по жанру представляли собой — «описанное событие». Каким бы страшным или кровавым оно не было, оно было «механическим», и уже свершившимся. Фабула советского Horror строилась иначе, она описывала «предполагающееся событие», практически «божественное», где ожидание было ужасней «описанного события». К слову провал последующих «Терминаторов», практически обусловлен этой концепцией: материализация безличия системы Скайнет перевела маркер представления зрителя от «ожидаемого безличного» в «описанное механическое». Если раньше она представала за кадром сочетанием божественного и механического направленного на разрушение, подчеркнуто нематериально, обезличенно в виде компьютерной программы (вы ведь не можете видеть или представить программу внутри компьютера? но в состоянии понять направленность ее действия), то в последующих частях она получила «лицо» голограмм средней придурковатости, сверхкиборгов толкающих голивудские монологи. Исчезло сочетание божественного и механического обезличенного — и концептуальность «терминатора», и как следствие эмоций вызываемых осмыслением фабулы сюжета, упала ниже нуля.
И ужас перед «ожидаемым неизвестным безличным», в советской культуре, это не дань народному фольклору. Это, как ни странно, эхо Великой Отечественной, отразившееся и в отечественной культуре. После нее любой Horror был пресен, в сравнении с ужасами самой страшной в истории человечества войны, людобойства промышленными методами и одинокого солдата с медалью «За взятие Будапешта» над серым камнем гробовым. Но ужасное в канве исторических событий было предсказуемым и изученным, и как следствие, – преодолимым. По-настоящему пугало «неизвестное обезличенное». Концептом советского жанра Horror стало сюжетное выражение, весьма близкое к «Вдруг будет пропасть, и нужен прыжок?» практически парафразом концепта Лафкрафтовского: «Проявлением наибольшего милосердия в нашем мире является, на мой взгляд, неспособность человеческого разума связать воедино все, что этот мир в себя включает».
Грубо говоря, советский модерн, не имея возможности обратиться к фабуле «Гран-Гиньоля» из-за идеологических табу, обратился к фантастическому в фольклоре, где устрашали не «отвлеченные подробности», а «неизвестное страшное».
Это ярче всего выражалось в детской литературе и мультипликации. Игнорируя классический «Вий», следует вспомнить один из главных «хорроров» советского ТВ. Психоделическая узбекский мультфильм «Халиф-Аист», пугающая советский детей бессознательно. Мультипликаторы несколько перегнули свои карандашики, рисуя, едва ли не навеянный концентрацией Диметиллизергиновой кислоты, ряд образов и мультик стал пугать. Зловещие хари, скрытые в каждом кадре на стенах и деревьях, трудноописуемые существа бегающие за крокодилами на загогулинах и инструментальная шаманская психоделика вкупе дала потрясающий эффект. Мультфильм действительно пугал.
Еще одним из «корифеев» подросткового жанра Horror стал киевский писатель Всеволод Нестайко, советский, уже прочно забытый, Стивен Кинг, умевший писать не только смешно и интересно, но страшно.
И еще неисчерпаемым источником липкого и пугающего, были сборники сказок народов Советского Союза. В местной библиотеке ими была заставлена целая полка. И часть их была тщательно записана фольклористами без всякой цензуры и литературной обработки. Отлично помню сборник сказок то ли Буковины, то ли Карпат, где в одной из сказок по земле ходила Красная собака и в селах, куда она приходила все умирали от мора. Крестьянин встретил ее на дороге с сломанной ногой и вылечил. Она ему рассказывает как спастись — мол нужно трижды «переораты» село тройкой черных волов. Но крестьянин решил подзаработать и предложил услуги соседнему селу. Красная собака в наказание заявилась к нему домой и зарезала его и всю семью косой. За резней с косой подглядывал сосед, так красная собака съела его глаза и приказала «переораты» село тройкой белых волов. Истории про «гроб на колесиках» и «мертвую руку» жалобно подвывая от зависти, уходили дымом в небытие.
Хотя в психологии среднестатистического жителя СССР было очень мало участков, которые вызывали бы бессознательный ужас и связанные с ним острые впечатления. Исключение — ядерная война. Но в силу догматов социалистического реализма, она мало была отражена, как и в литературе, так и в кино. Но именно она имела значение, как абсолютный символ всеобщего хаоса и ужаса, не сравнимый с вампирскими сагами и прочими зомби-нашествиями, которые пробивались сквозь «железный занавес».