Евгений Лукин — поэт, писатель, историк (Санкт-Петербург)
Изначально существуют две крайние точки зрения на мятеж 14 декабря 1825 года. Правительственному суждению о декабристах как взбунтовавшихся «извергах рода человеческого», посягнувших на священную царскую власть и устои традиционного общества, противостоит неофициальное представление о рыцарях без страха и упрека, которым присуще «дум высокое стремленье» — к свободе, равенству, братству.
В силу известных исторических обстоятельств последний взгляд получает широкое распространение и исподволь становится господствующим: с 1917 года власти предержащие справедливо полагают себя законными наследниками декабристов. С течением времени в России складывается романтический миф, который идеализирует «первенцев свободы» и отвергает всякую критическую оценку происшедшего.
Этот миф и сегодня продолжает быть идеологическим и нравственным обоснованием происходящих преобразований. Такую точку зрения, в частности, пропагандирует один из адептов нынешней российской демократии Людмила Нарусова: «Главная историческая заслуга декабристов в том, что они дали пример нравственности в политике, гражданского долга интеллигенции перед народом и пытались заставить власть жить не по законам самодержавия, а, говоря современным языком, в правовом поле, по Конституции».
Но какой нравственный пример подают декабристы? В каком «правовом поле» предлагают жить?
КРОВЬ ОТЦА НА АЛТАРЬ СВОБОДЫ
План государственного переворота 14 декабря 1825 года предполагал: восставшие полки соберутся на Сенатской площади и силою оружия заставят Сенат издать «Манифест к русскому народу», провозглашающий низложение самодержавия и учреждение Временного правительства до созыва Палаты народных представителей. Одновременно восставшие захватят Зимний дворец и арестуют царскую семью — ее последующую судьбу решит Палата. В случае неудачи полки подожгут Петербург, чтобы «праха немецкого не осталось», и отойдут к новгородским военным поселениям.
Этот план неоднократно обсуждался на собраниях тайного общества, где порою высказывались крайне радикальные предложения: «надобно разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабеж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу» (провокационный замысел Якубовича осуществлен 9 января 1905 года). Обсуждались и другие варианты насильственного захвата власти.
Но главным препятствием на пути к успеху считался царствующий двор. Как признавался позднее Рылеев, «убиение одного императора не только не произведет никакой пользы, но, напротив, составит партии, взволнует приверженцев августейшей фамилии и что все это совокупно немедленно породит междоусобие и все ужасы народной революции. С истреблением же всей императорской фамилии, я думал, что поневоле все партии должны будут соединиться или, по крайней мере, их легче можно будет успокоить» (рылеевский план истребления царской семьи реализован 17 июля 1918 года).
Среди приверженцев цареубийства самым последовательным выглядел отставной подпоручик Каховский, которого друзья наделили прозвищем «пламенного террориста». «С этими филантропами, — отзывался тот о заговорщиках, — ничего не сделаешь; тут просто надобно резать, да и только». Неистовый Каховский был просто одержим терроризмом. В одном из писем он клялся, что, если потребуется, готов «пролить кровь отца на алтарь свободы». Как завзятый боевик, он не чувствовал никаких угрызений совести, поэтому Рылеев рассчитывал именно ему поручить исполнение чудовищного замысла.
Намечалось, что накануне мятежа Каховский в лейб-гренадерском мундире явится к Зимнему дворцу и, дождавшись выхода Николая Павловича, застрелит его на крыльце или на Дворцовой площади. После свершения террористического акта Каховский, снабженный деньгами, должен был скрыться за границей, тем самым позволив декабристам возложить вину на неведомого изверга. «Мы сказали ему, на всякий случай, — вспоминает Николай Бестужев, — что с сей поры мы его не знаем, и он нас не знает, и чтобы он делал свое дело, как умеет».
ПОЛЮШКО, ПОЛЕ, ПРАВОВОЕ ПОЛЕ
Бытует и теперь расхожее суждение, что декабристы будто бы хотели осуществить вольнолюбивые замыслы без кровопролития, в некоем «правовом поле». Однако в своих агитационных песнях они призывали вить «веревки на барские головки», а «на место фонарей поразвешивать царей». Поэтому задуманные ими решительные преобразования (раздел России на 13 держав, уничтожение постоянной армии, всенародные выборы тюремного начальства и полиции) неизбежно повергли бы страну в смуту. Одна насильственная русификация всех народов империи, предложенная Павлом Пестелем в «Русской правде», обошлась бы немалой кровью.
«Русская Правда» — та самая Конституция, по которой декабристы «пытались заставить жить». В ней объявляется, что все русские равны перед законом, а нерусские должны ассимилироваться — слить «свою народность с народностью господствующего народа, составляя с ним только один народ» (Не отсюда ли концепция новой исторической общности — советского народа?). В противном случае непокорных, в частности, кавказцев, следует депортировать — «силою переселить во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям» (этот план исполнен Сталиным 23 февраля 1944 года).
Сходным образом Пестель замышлял поступить и с сынами Израиля: «Нужно назначить сборный пункт для еврейского народа и дать несколько войск им в подкрепление. Ежели все русские и польские евреи соберутся в одно место, то их будет свыше двух миллионов. Таковому числу людей, ищущих отечество, не трудно будет преодолеть все препоны, какие турки могут им противопоставить, и, пройдя всю Европейскую Турцию, перейти в Азиатскую и там, заняв достаточные места и земли, устроить особенное еврейское государство». А теперь представьте, что декабристы одерживают верх и действуют по своей Конституции: начинается драматический исход в Палестину двух миллионов людей — под войсковым конвоем, через «препоны» бешеных янычар. Какую бы песню про «полюшко, поле, правовое поле» сложили чудом дошедшие до земли обетованной?
ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО ОТ НАРОДА — ГИЛЬОТИНА
Французский историк Огюстен Кошен отмечает, что главенствующую роль во Французской революции играет узкий круг интеллектуалов, сложившийся в философских обществах, академиях, клубах. Эта победившая элита, презирая традиционные ценности своего народа — верность королю, католическую веру, исторические святыни, провозглашает для себя святые принципы свободы, равенства, братства и последовательно освящает ими «темный народ» с помощью гильотины.
«Франция благоденствовала в годы Конвента», — цинично говаривал Пестель, подчеркивая свою духовную близость к якобинцам, каковые считали террор самым эффективным способом «заставить быть свободным» (Руссо). Подобно французским революционерам, декабристы воспитываются в литературных и тайных обществах, замкнутых элитарных кружках. Их интеллектуальные усилия направляются на переоценку традиционных ценностей и создание новой нравственности, сущность которой позднее сформулирует революционер-демократ Варфоломей Зайцев: «Благо есть то, что служит революции или вредит старому порядку, зло есть то, что вредит революции и служит старому порядку». Другими словами, кровь отца, пролитая на алтарь свободы, есть благо. Закономерно, что образцом такой нравственности впоследствии становится пионер Павлик Морозов, являющийся по сути духовным отпрыском декабриста Каховского.
«Революция, — указывает зарубежный русский философ Владимир Ильин, — есть мутационная смена ведущего слоя, им созданных ценностей с заменой другим ведущим слоем, который приносит иные ценности». В 1917 году происходит как смена царствующей элиты, имеющей тысячелетнюю историю, на новую советскую элиту (революционную интеллигенцию), так и смена традиционных духовных ценностей на новые, переосмысленные когда-то декабристами. Эти ценности далеки от Нагорной проповеди Христа, поэтому нет ничего удивительного в том, что большевики осуществляют те решительные действия, которые намечены еще Рылеевым и Пестелем.
Так называемая революция 1991 года является всего лишь модификацией революции 1917 года, когда происходит частичная смена элит и частичная перемена ценностей. По большому счету, суть происшедшего в том, что молодая революционная интеллигенция отметает старые лицемерные лозунги бескорыстного «служения» и заявляет свои права на жизнь, свободу, счастье — для себя. Это делается с такой яростью, с такой жадностью, что вызывает тревогу ее апологетов: «Приходится признать, — пишет писатель Александр Архангельский в газете «Известия», — что главная угроза — в том самом благонамеренном, обычном, внешне мирном, спокойном, работящем и обыденном слое, который в нормальном обществе служит опорой буржуазной стабильности, а в нашем, больном и усталом, вполне может стать закваской ядовитого теста». Благонамеренный, мирный, работящий слой — это весь народ, от которого, по мнению либерального журналиста и писателя, исходит главная угроза фашизма. Впрочем, российская элита давно знает, что лучшее средство заставить народ быть свободным — это гильотина.
