Константин Деревянко
Историк и публицист М. П. Драгоманов (1841 – 1895) известен преимущественно как западник, хотя в начале своей деятельности он был ярко выраженным славянофилом. В реальности же это была фигура сложная и антиномичная. Однако синтетический образ реального Драгоманова существует пока только в проекте, т. е. виртуально.
Виртуальность – понятие разноплановое. Когда «виртуальная реальность характеризует состояния сознания, то тем самым она отличается от реальности объективной, в т. ч. от мира нашей повседневной жизни. С аналогичной точки зрения следует рассматривать виртуальные реальности, встречающиеся в психологии, эстетике и в духовной культуре в целом» («Новая философская энциклопедия»). Одной из таких виртуальных реальностей является мировоззрение Драгоманова.
Неизвестным трудам известного мыслителя было посвящено два номера украинского культурологического альманаха «Хронiка-2000», которые вышли с подзаголовком «Невiдомий Драгоманов» [1; 2]. Вступительная статья в одном озаглавлена «Драгоманов: terra incognita». Составители второго констатировали: «Он всегда был для публицистики раздражителем… И гениальные люди ошибаются…» [1, с. 4]. Однако они умалчивают, в чем же именно состояли эти ошибки.
Опубликованные материалы можно разделить на три группы: научные работы молодого историка (не переиздававшиеся с позапрошлого века), публицистика 1860-х годов и переписка. Каждая из них интересна по-своему.
Остановимся на публицистике. Наибольший интерес представляют статьи автора в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1865 – 1870 годы. Уже начало первой из них (№ 318 за 1865 год) интригует: «Вчера мы говорили об изменении системы народного образования в Юго-Западном крае и обещали взвесить достоинства прежней и нынешней системы» [1, с. 255]. То есть в предыдущем номере газеты было начало. Однако современному украинскому читателю знать его, видимо, не следует. Что же там запретного? Судить о содержании начала статьи можно будет после анализа ее концовки.
Исторический фон публикаций известен. Совсем недавно закончилось кровопролитное польское восстание 1863 – 1864 гг. Драгоманов набрасывает контуры системы народного образования, которая «может положить прочное начало русскому образованию в Юго-Западном крае», стараясь учесть особенности различных регионов страны: «При всем национальном сходстве племен, составляющих русский народ, они имеют и различия, а потому общий для всей империи характер народного образования мы считаем по меньшей мере непрактичным. Казалось бы, во всем Западном крае общественные условия очень сходны, а между тем отнюдь нельзя действовать одинаково в отношении к народному образованию в губерниях северо-западных и юго-западных» [Там же, с. 258].
Одного подхода требует образование белоруса: «История показала, что народ белорусский собственно не имеет национальной истории; оттого он и нуждается прежде всего в укреплении в нем сознания русского происхождения, сознания религиозного отличия. Там гораздо уместнее система народного образования, которая заботится о развитии отрицательного отношения к полонизму, о русской грамотности и религиозном обучении» [Там же].
Совсем другой подход требуется для Малороссии: «Мы не стоим за образование малорусского народа на исключительно малорусском языке; мы очень хорошо понимаем необходимость языка великорусского, сделавшегося для всех русских языком науки, промышленности и государства. Но мы желали бы, чтоб разъяснение малорусскому народу, что есть высокого и человеческого в его истории и поэзии, не было оставлено без внимания системою народного образования в Юго-Западном крае» [Там же, с. 257].
Русскую грамотность необходимо комбинировать с украинской: «Мы считаем систему, действовавшую до 1863 года, единственным вполне надежным средством к основанию положительного русского национального образования в Юго-Западном крае. Слов нет, русская грамота нужна прежде всего народу, а потому пусть последняя система продолжает действовать; но пусть рядом с нею явится и другая» [Там же].
«В нашем крае есть немалое количество мелкой шляхты, которая только названием отличается от крестьян. Потребность в образовании привлечет в народные школы эту часть населения. Того же можно ожидать и от евреев. В русской школе они получат человеческое образование и в то же время научатся уважать народ, среди которого они живут» [Там же, с. 258].
«Для сохранения народной особности мало одного религиозного воспитания… За православие малорусского народа бояться нечего. В этом отношении он крепче, чем, например, народ белорусский. Гораздо опаснее стремление низших классов следовать во всех светских сторонах жизни примеру высших. Прежнее малорусское шляхетство было иногда православно до фанатизма, но усваивало польскую цивилизацию вместо развития национальной» [Там же, с. 256].
Таким образом, во второй части своей статьи Драгоманов выступал как противник «польской цивилизации». Очевидно, в ее первой части содержатся аналогичные (но только более общие) соображения о предпосылках «прочного начала русскому образованию». Этого вполне достаточно, чтобы сделать мысли украинского классика неприемлемыми для украинских издателей: «И гениальные люди ошибаются…» Наше предположение легко проверить. Стоит только открыть № 317 «Санкт-Петербургских ведомостей».
Таким был подход к публикации классика пять лет назад. Однако времена меняются. И то, что можно было свободно читать совсем недавно, сегодня вряд ли пройдет киевскую цензуру. В связи с этим идеи Драгоманова требуют свободной трансляции, а также свободного обсуждения в неподцензурной печати.
В статьях 1866 года он описывал ситуацию в Киеве накануне польского восстания и украинское противодействие польскому сепаратизму. Поскольку «правительственное давление на поляков делается слабее, в обществе начинает усиливаться противодействие им. Прежде всего выступает против полонизма то направление, которое известно под именем украйнофильства… Тогда же проявляется сильное антипольское направление и в Киевском университете» [Там же, с. 261].
Именно в это время Драгоманов был студентом университета и активно участвовал в описываемых событиях: «Время управления Н. И. Пирогова Киевским учебным округом есть время наибольшей свободы университетской жизни… Он хорошо понимал стремления поляков. Но считал университет немыслимым без свободы, а саму свободу университетской жизни – единственным условием для того, чтобы борьба за русские интересы в университете могла кончиться полным торжеством последнего, и притом торжеством с характером общественным, а не полицейским. Потому-то Н. И. Пирогов постоянно отказывался принять какие бы то ни было репрессивные меры против польских студентов, но заботился о самоорганизации студентов русских. Как результат такого отношения попечителя к университетской жизни было открытие русскими студентами воскресных школ, постоянное противодействие большинства русских студентов всяким манифестациям поляков в университете и, наконец, несколько литературных статей в местных и столичных изданиях об истинном значении польского вопроса в крае… Под влиянием профессоров и общего настроения университетской жизни из студентов, становившихся учителями гимназии, выходили люди, которые переносили борьбу за русские интересы и в средние учебные заведения» [Там же, с. 261].
«Такое движение было тем более опасно полякам, что оно было чисто общественное. Они осознали его опасность и начали со всех сторон подавать доносы. Особенно сильно подвергались доносам те из местных образованных людей, которых поляки прозвали хлопоманами, а русская журналистика – украйнофилами. От поляков-то и пошли обвинения против них в стремлении к сепаратизму и Колиивщине… Так стояло дело около 1861 года. С того времени начинаются более очевидные приготовления поляков к восстанию» [Там же, с. 262]. Таким образом, польские сепаратисты готовились к вооруженному восстанию. А для раскола противостоящего им лагеря использовали дымовую завесу под названием «украинский сепаратизм».
И подчас достигали своих целей: малейшие проукраинские симпатии вызывали «усерднейшую погоню наших журналов за разными проявлениями «украинского сепаратизма» [Там же, с. 296]. Драгоманов решительно дистанцировался от политического сепаратизма: «Мы имеем в виду только педагогические начала применительно к народным школам, но не желаем пускаться в рассуждения о самостоятельной литературе малорусской, о преподавании на этом языке в высших школах – как в вопрос, во всяком случае, пока еще гадательный. Еще с меньшею охотой и с крайним отвращением встретим, кажется, неизбежные в этом вопросе толки о сепаратизме политическом, пущенные в ход незнанием, подозрением и недобросовестностью…» [Там же, с. 271].
Молодой ученый искал гармоничного сочетания русского и украинского начал в образовании: «Мы нисколько не думаем исключать великорусского языка даже из первоначальной малорусской школы, ибо вполне сознаем его важность и в настоящее время и впредь, так как оба народа навеки должны быть братьями. Мы думаем, что в читальник для малороссийских школ должны быть внесены и великорусские статьи, которые должен особенно стараться учитель, чтобы облегчить возможность для учеников читать на нем, если б они пожелали. Мы думаем даже, что преподаванием на родном языке дети разовьются скорее и прочнее, если они сознают свой язык, что тем легче им будет усвоить и литературный великорусский…» [Там же, с. 270]. Однако сегодня для некоторых украинцев актуальнее литературный английский.
Свои идеи о народном образовании историк суммировал так: «Внимательный и знающий дело читатель мог по нашим словам составить такой проект букваря и читальника для южнорусских народных школ: чтение начинается краткими фразами на народном языке, пословицами, которые бы представляли и бытовое моральное содержание, в параллель идут такие же фразы и пословицы великорусские, которые по оборотам языка и содержанию имеют общее значение, затем переходят к чтению коротких и легких рассказов на народном языке вроде песен, анекдотов и сказок, тоже выбранных так, чтобы они были поучительны и по содержанию; после этого можно приступить к чтению статей и на литературном языке, возможно более общих по содержанию; затем идет чтение бытовых отрывков из малорусской искусственной поэзии (Шевченко, Вовчок), более трудные статьи на литературном русском языке и, наконец, хоть и бытовые великорусские произведения (вроде Кольцова)» [Там же, с. 289].
Русская земля мыслилась им как одно целое: «Между частями русского племени есть этнографические отличия, во многих отношениях довольно значительные. Но ни одна часть русской земли не имеет самостоятельных исторических преданий, которые бы могли хоть сколько-нибудь послужить основой для особенного положения… Малороссийское племя в России нигде резко не отделяется от соседей. На северной своей границе оно постепенно сливается с белорусским и великорусским, на юге, в Новороссии, хотя и составляет большинство населения, но перемешано с великорусским и другими поселенцами. Таким образом, трудно поставить определенные границы предполагаемому… малороссийскому наместничеству. Для земель южнорусских, как и для всяких, впрочем, по требованиям новейших понятий государственного права, необходима известная доля местного самоуправления, но это далеко не то, что малороссийское наместничество. В основу этого самоуправления должны лечь не племенные, а экономические отношения, и для этого единицею, получающею известную долю самоуправления, должна быть взята не такая обширная область, как страна, занятая малорусами, а губерния. Всякая централизация губерний, заселенных малорусами, в какое бы то ни было наместничество, была бы совершенно излишним и тягостным бременем. Что общего имеют, например, Харьков, Киев, Каменец-Подольский и Херсон, чтоб заключить их в общий областной круг юридических отношений?.. Лучшие люди наши стремятся к расширению городского, уездного и губернского земского самоуправления, но считают совершенно излишним даже и такой вид местной централизации губернии, как генерал-губернаторства» [Там же, с. 299].
Полемизируя с австрийским украинством, автор мечтал: «Если б наши «закордонные братья» ближе были знакомы с нашим общественным движением…» Он констатировал, что многие «их требования происходят от незнания истинного хода дела в России. Наука и литература – выражение жизни. Чего нет в жизни, того не может быть и в литературе. Вследствие очень сложных обстоятельств, но уже давно жизнь культурных слоев русского общества, на всех концах Руси, в значительной степени утратила местный колорит. Русское образованное общество на всем пространстве Руси приняло однородный облик. Соответственно этому выработался и однородный язык этого образованного общества, орудие русской науки, публицистики и того отдела художественной литературы, который изображает жизнь образованного общества» [Там же, с. 300].
Если бы эти «товарищи побывали в России, ближе ознакомились с русской литературой, они бы убедились, что ни один ученый малоросс не взялся бы читать в университете лекции по-малорусски, как не написал же, например, г. Костомаров даже своего «Богдана Хмельницкого» по-малорусски. Так же точно они бы увидели, что литературные типы Пушкина, Гоголя… Тургенева, Гончарова вовсе не составляют исключительной принадлежности какой бы то ни было области…» [Там же].
Драгоманов искал золотую середину. Статья 1868 года заканчивается так: «Нет никакого сомнения, что раньше или позже, когда общество опять и, надеемся, на этот раз прочнее и серьезнее заинтересуется народным образованием и педагогическим делом вообще, оно опять обратит внимание на значение местного народного элемента в воспитании. Но никогда ход истории русского общества и образования не потребует областных подразделений для русской науки и образованности» [Там же, с. 302].
Через год в том же издании он помещает свое «Славянское обозрение». Лейтмотив: «Дело объединения русского племени мы считаем одним из весьма важных вопросов» [Там же, с. 305]. «…И украинский «хохол» есть такой же чисто русский человек, как и москвич» [Там же, с. 310].
«Украинскую литературу правильнее назвать украинским отделом, или школой русской народной литературы. Без всякого сомнения, наши украинские писатели преувеличивали размеры возможности украинской словесности, и их преувеличение еще более преувеличивалось в Галиции» [Там же, с. 308].
«При всем сознании родства галицко-русского народа с северорусским (мы искренне и от души желаем все большего усиления этого сознания) иногда северорусская история, при всем ее всеславянском государственном значении, не может быть так близка сердцу галичанина, как малорусская. Но основные моменты этой истории имеют всероссийское значение, ибо представляют или вариацию на общие с Северной Русью темы, или дополнение северорусской истории (борьба с татарами, немцами и Польшей в литовский период, борьба с неверными и Польшей в козацкий, сношения с югославянским и накопление культуры в Киеве, пока в Москве укреплялось государство) – а потому проникновение в украинскую историю вводит галичанина в круг общерусских идей и отношений… Всемирное значение истории Руси Московской заключается в ограждении европейского мира с востока от мира лесного и кочевнического, а затем в образовании единственного самостоятельного славянского государства» [Там же, с. 312].
В 60-е годы Драгоманов регулярно выступал с позиций крайнего славянофильства. «Московские ведомости» высказали взгляд на историю Московского государства, весьма сходный с высказанным нами: «Тяжка и жестока история Москвы, но что было бы со славянщиной без нее?» [Там же, с. 313].
Он был убежден: «Жизнь, без всякого сомнения, приведет к одному морю все русские ручьи, а может быть, и славянские, но это море будет, конечно, не то, местами весьма мутноватое и узковатое озеро, которое представляет себе наша публицистика» [Там же, с. 316]. Следовательно, любимый дядя Леси Украинки никогда не страдал украинским сепаратизмом.
В этих же сборниках помещены не переиздававшиеся с позапрошлого века исторические труды ученого: «Император Тиберий» (1864), «О состоянии женщины в первый век Римской империи» (1864), «Государственные реформы Диоклетиана и Константина Великого» (1865), «Вопрос об историческом значении Римской империи и П. К. Тацит» (1869).
После многолетнего изучения конкретного материала историк сделал вывод: «Мы считаем себя вправе утверждать, что признание равноправности всех частей государства в Римской империи значительно облегчило сознание необходимости веротерпимости… Равенство, мир, общее преуспеяние – вот цель и основа Римской империи. В признании всего этого и находится прогресс ее и ее продолжения – Византийской империи – перед Римской аристократической республикой» [Там же, с. 154]. Однако для анализа исторического наследия ученого потребуется отдельная работа.
Таким образом, мировоззрение Драгоманова представляет собой некое сложное динамическое образование. В нем можно обнаружить элементы славянофильства и западничества, атеизма и федерализма, национализма и национальной самокритики. Однако целостную картину из них составить довольно трудно. Поэтому такое мировоззрение можно отнести к разряду реальностей виртуальных.
ЛИТЕРАТУРА
- Хронiка-2000. – Вип. 79. Невiдомий Драгоманов. – К., 2009. – 462 с.
- Хронiка-2000. – Вип. 84. Невiдомий Драгоманов. – К., 2011. – 640 с.
